Живет в Москве веселая девушка Майя, красавица и умница. Работает в престижной сфере авиационного бизнеса, катается в командировки по всему свету. Словом, живет припеваючи.

Одно только мешает Майе спокойно существовать: с самого детства каждую ночь ей снится один и тот же страшный сон. В этом сне огромные потоки воды обрушиваются на Землю и уничтожают на ней все живое, и Майе почему-то кажется, что виновна в этом всемирном потопе именно она.

Однажды во время импровизированного сеанса ясновидения Майя вспоминает о том, что много тысяч лет назад она была жрицей таинственного Бога Луны и приносила ему кровавые человеческие жертвы. В результате этих зверских убийств и полил смертоносный дождь, а Луна, бывшая раньше отдельной, невидимой с Земли планетой, превратилась в ее спутника, мстительного и вредоносного. В видении подтверждается то, что виновна в этом космическом катаклизме именно Майя. А вывод из этого видения получается уж совсем сумасшедший: Майе придется каким-то образом убирать с неба Луну.

- Что же мне теперь делать? - растерянно спрашивает Майя у своего странного гуру по имени Зоя.
- Как что? - безжалостно отвечает ей Зоя. - Продолжать приносить жертвы.

Приносить жертвы - это значит убивать своих любовников.

С этого дня жизнь Майи превращается в какой-то фантастический бред. Ее ждут умопомрачительные приключения в пустыне Сахара, на развалинах индуистских храмов и в джунглях Амазонки. Темные тайны древних цивилизаций Латинской Америки и Египта станут движущей силой ее поступков.

Но Луна словно смеется над Майей.

Она и не думает исчезать с неба.

Для того чтобы действительно добиться своей цели, Майе придется отыскать новое местонахождение древнего святилища в современном мире и совершить там главное, праздничное жертвоприношение.

Майя найдет свой храм в столице мира - Париже.

Но удастся ли ей принести там в жертву того, кого ее душа напрасно ищет по свету уже много тысяч лет?

Река Корица

... Я вижу вершину огромной горы и на ней – вход в пещеру, почти заваленный циклопическими валунами. Вход этот совсем узкий и ведет в глухую, неизбывно страшную темноту. Свет над горой – призрачный, предгрозовой, отливающий лило-вым. Контуры всех предметов, находящихся в поле зрения, неестественно напряжен-ные и четкие. И совершенно размытый задний план: свинцовые, набрякшие тучи и смутная тропическая зелень.

Ощущение безотчетной тревоги, непонятной, наплывающей со всех сторон опасности. Древний, первородный страх. Страх темноты. Ужас перед ползучими, всеоплетающими джунглями, внезапно расступающимися косыми обломами ущелий. Из ущелий торчат уродливые скалы – чертовы пальцы, острые, как заточенный обсидиановый нож.

Хриплое, леденящее кровь дыхание Бога из-за низких, нервных облаков. Каж-дый его вдох заставляет трепетать сжавшиеся в страхе коричные деревья. Дыхание Бо-га опаляет, душит; его растущий голод, его бешеная страсть сеют смерть. Бог жаждет.
Я одна внемлю ему без страха. Я священная Лунная дева, и каждый день, чтобы утолить страсть моего Лунного Бога, моей далекой, невидимой звезды, я всхожу на его ложе и делю с ним его трапезу. Бог любит меня, и я люблю Бога. Я есмь любимая Богом, я пью из его кровавого кубка. Я стою у входа в пещеру, тонкая, очень прямая, прижавшись спиной к шерша-вым камням. Их острые выступы царапают мне лопатки, но я ничего не чувствую. Сознание мое полностью отключено. Мои глаза – сумрачные, черные – неестественно широко раскрыты и светятся жутким, завораживающим огнем. Искусанные красные губы застыли в иератической полуулыбке. А от моего рта, от волос, от прозрачного белого хитона идет какой-то не-мыслимый, колдовской запах – лишающий речи, лишающий ума. Лишающий жизни.

Сладкая горечь, упоительная отрава. Пряная радость смерти. Смерть, величие Смерти, непонятная огромность вечной жизни растворены в тяжелом воздухе. Они лежат передо мной ниц, распростертые в пыли, полунагие и жалкие, – те, кто должны умереть, пленники войны, рабы. Они тянут шеи, поднимают головы, молят меня полными страдания глазами. Они что-то кричат, шепчут, стонут мучительно пе-ресохшими ртами, но я не слышу их. Мой слух замкнут. В моих ушах – надрывное ды-хание Бога. Бог жаждет.

Я почти не вижу лиц лежащих передо мной ниц мужчин, они сливаются в одно бесформенное, бесцветное пятно, в одну копошащуюся массу. Я брезгую ступать по ним. Я еще сильнее прижимаюсь спиной к стене пещеры. Я не вижу их. В мои глаза смотрят налитые кровью очи Бога. Я знаю: сейчас раздастся оглушительный барабанный бой, надрывные, ломкие рыдания флейт, и как бы не своей волей я медленно пойду между этой пыльной пада-лью, между распростертыми на земле полутрупами, рабами для принесения в жертву. Я начну спускаться по лестнице, ведущей от вершины к подножию горы. Жертвы за-полняют всю лестницу до самого низа. Корчась на земле, они провожают глазами вьющийся край моих белых одежд.
– Пощади, Лунная Дева, – кричат они мне вслед.
Они знают, что достаточно одного движения моей руки, и любой из них будет помилован – во мне воля великого Бога, в мои уста вложена лунная речь. Но я не ми-лую никого и никогда. Это жертвы, и все они умрут. Жрецы в голубом схватят каждого из них и распнут на жертвенном синем камне у входа в пещеру. Появится главный жрец, весь покрытый кровавым золотом, и вынет огромный нож с блистающей рукоятью. Вот он наклоняется над жертвой – барабанный бой оглушителен, флейты визжат и задыхаются – он вскрывает ножом грудь жертвы и вырывает его сердце. Вот он поднимает сердце высоко к небу – еще живое, сокра-щающееся, жирно сочащееся кровью, – и бросает его на золотое церемониальное блю-до. Хриплый прибой дыхания Бога, впивающего кровь, вторит грохоту барабанов. Разодранный труп жертвы летит в бездонный колодец – живот Бога, дыра которого зияет у входа в пещеру. Жрецы тащат на камень следующую жертву, бьющуюся в конвульсиях страха. Я царственно ступаю между содрогающихся тел - бесчувственный, бездушный идол, игрушка кровавого бога Луны, еще никогда не леденившей Землю своими лучами.
- Пощади, Лунная Дева, – истошно вопят жертвы, которые лежат в пыли лестницы, ве-дущей в небо.

Я не пощажу ни одного из них. Они все одинаковы для меня, одинаково равны, далеки и ничтожны их лица, искаженные страхом, их тела, сведенные конвульсией страдания. Но я иду среди них и обвожу их пустым огненным взглядом. Я ищу. Ищут мои раздувающиеся ноздри, ищут мои немигающие, расширенные глаза. Мое тело, источающее пряный хмель смерти, ждет знак. Знак придет. Хрип утолившего жажду Бога станет глуше, перейдет в протяж-ный, призывный стон. В одичалой торопливости побегут по низкому небу облака. На мгновение затихнут барабаны и вопли жертв, и в замеревшем мире слышны будут только гортанные крики птиц, невидимых в мареве тревожной тропической зелени. И вдруг – как внезапный обвал горных камней – над лестницей страдания явит-ся огромное солнце в зените, давящее, плавящее, пожирающее выбеленных его светом жертв. Тонкая когтистая рука протянется от Солнца к Земле и загнутым ногтем укажет на одного среди распростертых в пыли мужчин.

И это будет выбор Бога. Бог выбрал смертное тело, через которое он хочет обладать мной, потому что Бог любит меня и я люблю его. Я любима Богом, потому что я источаю всепроникаю-щий запах смерти – горько-сладкую мирру вечной жизни. Снова звучат барабаны; их рокот горделив, он говорит об избранности Лунной девы. Жрецы поднимают жертву и торопливо натирают его тело благовониями, укра-шают золотыми браслетами, гирляндами цветов, ожерельями из раковин, вдевают в уши бирюзовые серьги. Все славят избранную жертву как царя, бросают ему под ноги горошины перца и палочки корицы. В знак подчинения остальные жертвы выдавливают кровь из своих ушных раковин и соскребают ее в следы избранного. Я беру его за руку и веду к своей пещере. Ах, узок и извилист вход в пещеру, и полна смертельной опасности та бездон-ная темнота, которая скрывается за входом. Оглянись, несчастный! Увидишь ли ты еще когда-нибудь эти изломанные, сладко-горькие деревья?
Но нет, он не смотрит назад. На запястьях его звенят золотые колокольчики, он вдыхает мой душащий, пряный запах, он смотрит на меня, глаза его сияют.

Он любит меня, в него вошел Бог. За это он умрет смертью, самой страшной из всех. Щеки мои вспыхивают, тело дрожит и извивается в божественном экстазе – теперь бейте что есть сил, барабаны, гудите, трубы, – он вошел со мной в пещеру, взошел на мое ложе, я задушу его ласка-ми, заберу всю его жизненную силу, до капли. В непрерывном, разрывающем, истерическом экстазе я буду терзать его тело, раздирать ногтями его плоть, пить жар его крови до тех пор, пока не насытится во мне лунная жажда, не исчезнет зов моего невидимого супруга и тогда – тогда я вытащу по-лумертвое, оставленное Богом тело из пещеры на свет. Прислонившись к стене, по-тухшая и выпитая, я буду вяло наблюдать, как жрец вырвет сердце у этой последней, праздничной Жертвы. Я увижу, как бронзовый от солнца, голый помощник Жреца, об-мазанный смердящим на солнце жиром, сдерет с Жертвы кожу и, напялив ее на себя, еще теплую и кровавую, с дикими ритуальными воплями помчится вниз по лестнице, заливая ступени кровью и салом.

Пустым, безразличным взглядом провожу я тело своего последнего любовника, которое жрецы кромсают на мелкие кусочки и сваливают на церемониальное блюдо для обноса всех гостей – сначала попробует знать, а потом и все остальные присутст-вующие, каждый должен вкусить от божественной плоти.
И лишь в конце церемонии они вспоминают обо мне.

Главный жрец величественно приближается ко мне – я стою, увядшая, похоло-девшая, у стены пещеры, и острые выступы камней больно царапают мои худенькие лопатки. Щедро, пригоршней он рассыпает на мои волосы и плечи золотой песок, смешанный с толченой корицей. Он подносит к моим губам изумрудный кубок, и терпкий вкус крови обжигает мое нёбо – и в этот момент мир снова взрывается передо мной мириадами звуков и запахов.

Мир горит сочным, жирным сиянием золота и бушует морским прибоем - мир, оживший заново, в любви Бога, который любит меня. И которого люблю я, священная дева Луны...

Что же было потом?

Вариант 1

В три часа ночи я разбудила англичанина, который спал, мирно и крепко, уткнувшись в подушку.
– Вставай, – молвила я ему твердо. – Пора.
– Что? Куда? – бормотал ничего не понимающий со сна англичанин.
– Сейчас мы поедем в пустыню встречать рассвет.
– Ты совершенно сошла с ума, – простонал он, как можно плотнее заворачиваясь в одеяло.

Но остановить меня было так же невозможно, как невозможно остановить поророку, огромную океанскую волну, с треском и грохотом несущуюся вверх по Амазонке. Через полчаса мы уже вовсю рулили на джипе по песчаным барханам.

– Налево, – негромко командовала я сидевшему за рулем англичанину, – теперь направо…

Почему в эти моменты я всегда безошибочно знаю, куда ехать? Мои близорукие глаза становятся зоркими, как у рыси. Мои раздувающиеся ноздри издалека чуют опасность. На моих руках отрастают огромные железные когти. Я чувствую под песком давно поглощенный пустыней оазис, развалины могильной башни из кирпича-сырца, погребенные глубоко в земле медные украшения и кости жертвенных верблюдов. Засохший колодец. Значит, вход в пещеру должен быть где-то рядом, под тонким слоем песка. Налево. Еще раз налево. Здесь. Спина англичанина.
Дикий крик. Когда я ехала обратно в город сквозь волнистые пески, навстречу мне, из-за края пустыни, вставало громадное багровое солнце.

Вариант 2

Мы зашли в сакральную темноту храма; за нами в ожидании нескольких рупий тащился оборванный индус с фонариком, услужливо освещавший для нас внутренние барельефы и статуи. Храм состоял из узких переходов и отгороженных друг от друга крохотных святилищ; в них слышался тревожный, еле различимый звук, похожий на звук отдаленного гонга.

С самого начала индус пытался что-то мне сказать. Я, в конце концов, вслушалась в его бормотание и стала различать чудовищно исковерканные английские слова:
– Мадам должна пойти в храм Кали. Там, в лесу, за этим храмом. Очень старое место. Почти разрушено. Заросло лесом.

– Храм Кали, мадам. В лесу.
– Мадам должна пойти в храм Кали.

Я дала индусу денег и вышла на улицу. Уже совсем стемнело. Начался вечерний тропический дождь. С кровавым пятном на лбу и с гирляндой цветов на шее, растрепанная, грязная и босая, грозная, как полки со знаменами, я стояла в глухой индийской ночи, под тропическим ливнем. Шофер не хотел ехать в храм Кали. Он дрожал и махал на меня руками. Он был весь белый от страха. Это было место, заброшенное много веков назад, заросшее джунглями. Раньше там приносились человеческие жертвы. Это было проклятое место. Но разве можно сопротивляться водяному смерчу, обрушивающемуся на тебя с небес?

Вариант 3

Когда я снова подошла к машине, вцепившийся в руль шофер из белого стал бледно-зеленым.
– Поехали, – просто сказала я ему, садясь в машину и хлопая за собой дверью.
– А сэр? – спросил шофер, глядя на меня с нескрываемым ужасом.
– Сэр остается в храме Кали на всю ночь, медитировать. Он сказал тебе приехать забрать его завтра, в двенадцать часов.
В десять утра на следующий день я улетала из Бангалора в Дели, а оттуда – в Москву, поэтому мне было совершенно все равно, что он здесь обнаружит в двенадцать часов.
– Ача, – сказал дрожащий шофер и покачал головой из стороны в сторону, как китайский болванчик. У индусов это не значит ни «да», ни «нет», а что-то вроде «Ну, говори, говори, я тебя слушаю».
Он явно не верил мне и продолжал смотреть на меня со все возрастающим страхом.
– Поехали, – твердо повторила я.
Когда в полной темноте, под ливнем, мы отъезжали от храма Кали, из него выкатился и запрыгал за нами по узловатым корням деревьев какой-то темный круглый предмет.
Это была отрезанная голова Берлиоза.

Вариант 4

Я не понимала, как я смогу совершить свое жертвоприношение. Мысль о том, что я должна, как разъяренная фурия, наброситься на Сан Саныча и вырвать у него сердце, казалась мне дикой и отвратительной. К тому же, я была особой весьма хрупкой, а Сан Саныч – высоким, крепким, сильным мужчиной. Так что даже чисто технически затея представлялась абсолютно невозможной. Или что, отстать от него, спрятаться в кустах и, пока он будет метаться по лесу с криками: «Майя! Майя!», быстро залезть на дерево и спрыгнуть на него потом сверху, омерзительно шипя, как обезумевшая кошка? Но я никогда не умела лазить по деревьям. Единственное, что я умела, – это входить на высоких каблуках в роскошный зал для приемов и, с меланхолической улыбкой обводя глазами расступающихся передо мной полукругом мужчин, мгновенно наэлектризовывать их сразу притягивающиеся ко мне взгляды. Еще я умела острить на восьми языках. Больше, видит Бог, я не умела делать ничего.
– Что же мне делать? – в полной растерянности спрашивала себя я.
В поисках ответа я обвела глазами сумрачные стволы деревьев, и когда мой взгляд упал на алую орхидею, кровавым пятном пламенеющую на одном из них, меня вдруг как кипятком обожгла невероятная мысль. Я же забыла свой нож.

Вариант 5

Медленно и прямо, озаряемая вспышками факелов, я иду по галерее, и следом за мной течет вода. Я вечнотекущая вода, река, омут. Я мрак, я первородный хаос, бездонная глубина, я темнота, ночь, смерть. Бойтесь меня. Я женщина.