Галерея зеркал
роман пяти чувств

«Что было, то и будет; что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем.»

Книга Экклезиаста

Глава первая. Этюд итальянским карандашом

Движение этого этюда – размашистое, броское, беспокойное. Слова, готовые вылиться на бумагу, уже теснятся в голове.

Аккорды догоняют друг друга; голоса, перебивая, торопятся. Штрихи крупные и резкие, освещение контрастное: то яркий свет, то полутьма.

Состояние последней минуты перед началом действия.

Нет, я не сумасшедшая. Поверьте, я вполне вменяема. Я твердо знаю, по крайней мере, две вещи: меня зовут Мария и я люблю короля Франции, Людовика XIV. Я пишу ему письма по e-maily на адрес: abracadabra@yahoo.com.

Но он мне не отвечает.

Поэтому я убежала из дома – я жила в Риме, у меня там был муж, Лоренцо, и дом, - впрочем, долго рассказывать. В общем, я убежала из Рима и приехала в Версаль, потому что все дороги ведут в Версаль.

Я вышла из метро на остановке «Версаль–Вавилон» и направилась к замку.

Сейчас я увижу замок. Театр теней из мрамора и золота. А главное, в центре театра я увижу – сцену, рекламный щит Великого Века, машину по упаковке Истории: Галерею Зеркал.

Я иду отражаться в зеркалах – вечно молодая. Я совсем близко. Я приехала, прилетела, приплыла, прискакала; вот я.

Позади меня – сотни завистливых, болтливых, противных, любопытных, злоязычных: королевский двор.

- Мария Манчини вернулась ко двору…

В Галерее гулко, как под сводами собора. «Король!» – объявит гвардеец, и на мгновение настанет тишина. Распахнутся зеркальные двери, и Король-Солнце выйдет из Кабинета Совета: парик и высокие красные каблуки. Толпа млеет в благоговении.

Нет, не так.

Двери кабинета распахиваются. Луи выходит в Галерею:

- Мадам!

Вспышка света бежит по зеркалам.

Нет, опять не так. Еще на октаву выше: Луи ждет меня у входа в замок. Он подает мне руку и ведет к Галерее по Лестнице Послов, которую плотными рядами обрамляют гвардейцы с факелами.

Но ведь сейчас утро, светло?

У гвардейцев в руках – горящие факелы. Мы шествуем через парадные апартаменты, озаренные десятками люстр. До чего же театрально мое появление! Кортеж проходит через Салон Войны и поворачивает в Галерею Зеркал, полыхающую от света.

Иначе зачем бы я убегала из дома, переодевалась в мужское платье, попадала в шторм на паруснике, спасалась от пиратов, скакала ночью верхом через благоухавшие лавандой поля? Путешествие было долгим. Мы убежали в полдень: я и моя сестра Гортензия. Одели мужские костюмы, а сверху – обычные парчовые платья, чтобы слуги не заподозрили ничего дурного. К вырезу я приколола несколько бриллиантовых роз и надела на шею жемчужное ожерелье – прощальный подарок Луи-Солнца, двадцать восемь тысяч ливров, лучший жемчуг Европы.

Еще я украла семьсот пистолей из сейфа, у Лоренцо в кабинете. Я думала, там будет больше, но нашла только семьсот. Жаль.

Гортензия распорядилась вызвать такси.

- Мы поедем во Фраскати. В Риме сегодня совершенно нечем дышать.

Никто даже и не подумал удивляться: эти дамы так взбалмошны, так непостоянны!

Портье захлопнул за нами дверцу, и карета медленно двинулась к Аппиевой дороге, скрипя осями колес.

- Куда?! – зашипела Гортензия. – Давай в порт, быстро.

Для убедительности она достала из сумки пистолет. Таксист со страху чуть не бросил вожжи.

Мы развернулись и покатили по направлению к Остии по полям, трещавшим от кузнечиков. Было жарко, пыльно и до странности пустынно и тихо – только шум ветра да пение цикад. Вдоль дороги ветшали заброшенные античные руины.

Гортензия смеялась и прихлебывала джин-тоник из банки.

Вообще-то, смеяться было нечему: когда мы приехали в порт, оказалось, что никакого самолета нет. То ли террористы угнали, то ли чартерная компания подвела. А вот, не дай Бог, вернется раньше намеченного срока Лоренцо – он поехал с клиентами в Марино, на псовую охоту, - снарядит за нами погоню, и все пропало.

Мы спрятались в лесу. Я легла на землю и уснула, а Гортензия не спала, прохаживалась вдоль опушки с пистолетом. Гортензия отлично стреляет: и глазами, и из ружья.

Наутро выяснилось, что к кораблю придется тащиться пешком до соседней гавани – через поле, в мареве жары. Гортензия тут же побежала вперед, не опуская оружия, как в боевике. А у меня болела голова, я устала и разозлилась; когда мне навстречу попался какой-то бомж, я попросила донести меня до гавани на руках. Так он еще потребовал с меня десять евро, - как будто я его не осчастливила на всю оставшуюся жизнь!

Ну, ладно, наконец, поплыли. Все радости морского путешествия: качка, рвота, корсары-террористы, летящие к нам на всех парусах. Капитан, похоже, решил, что мы убили Папу Римского и теперь ищем убежища в протестантских землях.

Двенадцать дней плавания до Монако.

В Монако – невозможно сойти с корабля: все пассажиры обязаны предъявить санитарный паспорт, удостоверяющий отсутствие черной чумы. А также справку об отсутствии атипичной пневмонии, заверенную круглой печатью районной поликлиники.

Купили фальшивые справки у сурового усатого таможенника и сошли на берег. До Марселя мы решили добираться верхом, под покровом темноты: боялись погони.

Мы скакали всю ночь через лавандовые и розмариновые поля. В грязных белых рубашках, штаны заправлены в сапоги, бриллианты сверкают под луной.

Теплый ветер пах надеждой и приключениями.

В Марселе мне надо было получить королевское приглашение у господина Интенданта галер. Сказали, у него инфаркт, инсульт и апоплексический удар. Гортензия вынула пистолет.

Приглашение.

«Судьба, повелевающая людьми и королями, воспротивилась осуществлению наших истинных желаний, но это не помешает мне выказать Вам свою нежность и уважение, в какой бы части света Вы не находились…»

Подписано: «Луи.»

Опьянение от скачки, от радости, от усталости. Осталось добраться до Версаля и упасть Луи в объятия. Какие там фаворитки, какая королева! Луи любит только меня. Поэтому все – вон. Во-он! Королева Мария-Терезия, герцогиня де Лавальер, маркиза де Монтеспан, кучи детей – все вон…

Засыпаю в марсельской харчевне.

Больше мы не скакали верхом. Мы ездили в карете, в сопровождении трех скрипачей, игравших душераздирающие мелодии. Вся провинция выходила смотреть на нас: так смотрят мыльные оперы.

Мы ждали королевского распоряжения явиться в Версаль, но оно не приходило. Гортензии быстро стало скучно, и она оставила меня. Ее позвал ветер новых приключений.

Мы расстались с ней в Лионе, на вокзале. Она села в скоростной поезд Лион – Турин и уехала в герцогство Савойю. Бог его знает, что за Савойя: на карте ее больше нет, но вкус приключения остался прежним.

А я снова стала ждать королевского указа прибыть в Версаль.

Другой бы сказал: Господи, к чему это все, когда там, дома, в Риме, все так хорошо? Дома все уютно, налажено, устроено.

Журчат фонтанчики, собачка на коленях

Кастраты поют в опере.

Сад на Квиринальском холме: там прохладно даже в летнюю жару, когда город внизу задыхается от зноя и малярии.

Да и, в конце концов, приятно позвездить в римском высшем обществе, «jet set»: все-таки принцесса, замужем за Лоренцо Колонна, коннетаблем Неаполитанским, директором представительства Соединенных Штатов Испании при миротворческой миссии Папы Римского. К тому же, интересная женщина: тонкая, смуглая, живая и резкая, черные глаза горят бешеным огнем, на шее жемчужное ожерелье – подарок короля Франции – мерцает негой южных морей. Такая женщина может диктовать моду и задавать тон в Вечном Городе: захочет – и римлянки оденут глубокие декольте, как при французском дворе, а парфюмер Бальдини начнет пропитывать перчатки апельсиновой водой.

Зачем же было убегать и скитаться по дурным, задымленным трактирам, когда в Риме есть дом? А в доме есть муж, Лоренцо: черный испанский камзол, жесткий гофрированный воротник мехеленского кружева, орден Золотого Руна на белоснежном шарфе. Коннетабль Колонна совсем неплохо относится к супруге, отпускает гулять на Виллу Боргезе и во Фраскати, а один раз даже затопил для нее площадь Навона. Сделано все было с размахом, как и подобает уважаемому человеку: огромный гонорар зодчему Бернини, превратившему площадь в озеро, именные лодки, цветы, фейерверк и даже искусственная луна, подвешенная над церковью.

Да и потом, вот еще что: в Риме остались дети. Трое сыновей. Весь клан Колонна ликовал при их рождении. Молодая мать принимала поздравления, лежа в феерической барочной кровати из чистого серебра.

Кровать изображала раковину, плававшую в кудрявых волнах среди сирен и морских коньков. Полог вздымался до самого потолка, и ломаные, выкрученные складки драпировок струились над постелью, как театральный занавес.

Я лежала в серебряной раковине и улыбалась, словно темная Венера, в римской рубашке с квадратным вырезом на груди, в волнах венецианских кружев, с бриллиантами в черных волосах.

Да, но лиловые римские сумерки пахли жестокостью. Рыже-ржавый позолоченный Вечный город казался глухой испанской провинцией, в которой бродят банды наемных убийц, а непослушных жен запирают в темные подземелья.

Хотелось совсем, совсем другого: звучных, звонких красок, чистоты, любви. Любви вечной и сумасшедшей, от которой можно бросить все и – побежать.

От предчувствия этой любви кружилась голова, и я забыла коннетабля, детей, барочную кровать, рубашку с венецианским кружевом, площадь Навона под водой.

Забыла и побежала.

В побеге пришел запах сосен и моря, опьянение, вкус приключения.

Как отличить вкус приключения от вкуса любви?

Можно ли его отличить?

Я сидела в Лионе, в темной дурно пахнущей таверне, и посылала королю письма из ближайшего Интернет-кафе.

Но ответ так и не пришел.

Тогда я собралась и кое-как, на перекладных, добралась до Версаля. Вышла из метро на станции «Версаль – Вавилон» и вот, иду к замку, в Галерею Зеркал.

Сколько же раз мне снилось, что я вхожу в Галерею!

Вокруг меня звучит изысканная симфония белого, серого и золотого. Зеркала, оправленные в резную медь, окружены четкими, ясными аркадами; зеркала летят вверх, к бесконечности расписного свода, отражают окна, раскрытые в парк, превращают газоны и фонтаны в сон, фантасмагорию, галлюцинацию. В зеркалах качаются хрустальные люстры, плывут и меркнут в зеркальной патине массивные серебряные табуреты и жаровни, призрачные апельсиновые деревья растут в серебряных кадках. Взгляд тонет в окне, где прямая линия Большого Канала идет в никуда, перетекает в зеркала на стене Галереи, становится рекой времени. Ветер слегка шевелит белые парчовые занавеси, расшитые золотом; пространство Галереи дрожит и колышется, Галерея плывет, Галерея отражается.

Что самое странное в Галерее Зеркал?

Это видеть в ней самого себя.

Скоро я войду туда. Остались какие-то минуты.

Нет, конечно, я понимаю, что Луи не будет меня ждать ни у ворот, ни у подножия Лестницы Послов. Это всего лишь мечта, - что ж, неважно, я зайду в замок со всей толпой, ведь туда может войти каждый. Достаточно иметь приличную, чистую одежду и все; вход воспрещен только монахам и нищим. У ограды швейцарские гвардейцы дают напрокат шпагу за несколько су: шпага – необходимый элемент приличного костюма. Взял шпагу – и болтайся по замку в свое удовольствие без пропуска, без рекомендации, без билета, без письменного разрешения. Равенство и братство по-старорежимному: герцоги и мебельщики из предместья Сент-Антуан толкутся в Галерее Зеркал плечом к плечу. Знать, простолюдины, парижане, провинциалы, иностранцы, богачи, бедняки, свинопасы и кардиналы – все смешиваются в снисходительном водовороте Галереи. Шум, гам, толчея, наступают на ноги, пихаются локтями, так и норовят стащить кошелек. Что, воры? Конечно, полно воров. Только зазевался, драгоценной заколки уже и в помине нет. Настоящий бардак. Да что уж, просто бордель какой-то! По воскресеньям в Галерею набивается две, а то и три тысячи человек. Знать прибывает в портшезах, с носильщиками. Портшезы сталкиваются друг с другом, и на лестницах образуются серьезные пробки, мешающие движению.

Но что мне до этого? Главное – это зайти в Галерею, пробраться, хоть как-нибудь.

Я подхожу к замку, пересекаю площадь Парадов, заставленную машинами и большими туристическими автобусами. Это муниципальная парковка.

Вокруг замка полно народу, недовольный гул. Вход А для индивидуалов, вход Б для тур.групп – все перекрыто. Мраморный двор перегорожен металлическими загородками, словно таможенная зона в аэропорту.

Вход в Версальский замок воспрещен.

На центральном фасаде висят темные флаги. Замок задрапирован черным; говорят, зеркала Галереи занавешены похоронными драпировками – во время траура отражаться нельзя.

В замке траур. Умерла дофина, жена наследника, невестка Луи-Солнца.

Ее гроб выставлен рядом с Галереей, сбоку от Салона Мира, для прощания с придворными.

Бедная дофина, такая некрасивая: большой толстый нос, длинное лицо, темная кожа, - в белом платье она похожа на муху, утонувшую в молоке.

Бедная дофина, такая несчастная, вечно больная; ее ругали за то, что она не хочет танцевать в балете, не хочет часами торчать в Галерее. Никто не верил в ее болезни. Король смеялся над ней, и, чтобы доказать свою правоту, она просто умерла. У нее не было другого выхода.

В толпе, сгустившейся у закрытых дверей, говорят, что Луи пролил две слезы над ее гробом, потом вышел в Галерею и внушительно сказал: «Вот участь великих мира сего; всех нас ожидает это». Луи сказал эти слова для истории. Они были немедленно занесены на сайт «Великие мысли».В глазах Луи были слезы, были, да, но тоже для Истории, не для меня.

Я не увижу его сегодня. Я не смогу зайти в замок. Дофина умерла, и Галерея Зеркал закрыта для публики.

Глава вторая. Натюрморт с ветчиной, омаром и фруктами

Движение величаво: шествие или морские волны, накатывающие на берег.

Мелодическая линия скупая и жесткая, прорисованная углем;
шаг мерный, сдержанный. Ясно очерченные фигуры. Плотные аккорды следуют друг за другом неуклонной поступью.

Делать нечего: придется ждать до завтрашнего утра.

Я понуро разворачиваюсь и иду назад, к парковке. В спину мне смотрят траурные окна Версальского замка.

Я иду в город, на авеню де Пари. Где-то там, за королевскими конюшнями и тур. бюро, находится гостиница, в которой я заказала номер. Она называется «Отель де Пари».

В гостинице меня встречает хмурый портье.

- Я заказывала одноместный номер.

Портье долго копается в бумажках.

- У меня нет Вашей брони, - сообщает он, наконец.

- Но… как же это… Я посылала Вам факс перед отъездом из Рима, - я роюсь в сумке в поисках факса. – Вот, смотрите. Заказ на бронирование. 17 мая 1672 года.

- Не знаю, мадам. Мы не получали такого факса, - он пожимает плечами. – Боюсь, мы ничем не сможем Вам помочь. Вы видели, что творится в городе? Мало того, что сейчас высокий туристический сезон, так они еще устроили здесь съезд Генеральных Штатов. Все забито, на улицах пробки. Кошмар.

- У вас что, нет ни одного свободного номера?

- Я же объясняю, мадам, идет съезд Генеральных Штатов Франции. Первое заседание состоялось 5 мая 1789 г. Вот здесь, рядышком, в соседнем доме. Это Особняк Мелких Удовольствий короля. Раньше там хранили театральный инвентарь, а теперь переоборудовали под зал заседаний. Конечно, им удобно в нашей гостинице: на работу ходить близко. Поэтому господин Мирабо, руководитель делегации Третьего Сословия, арендовал у нас почти все этажи.

- Это черт знает что, - говорю я.

Сегодня, наверно, плохой день. Приближается полнолуние. Ладно, не буду ломать себе голову. Поступлю разумно: просто куплю какой-нибудь особняк. Не может ведь не быть в продаже приличного дворца или, на худой конец, дома в окрестностях королевской резиденции!

Но тут возникает новая проблема: оказывается, для того, чтобы купить особняк, нужно сначала идти в иммиграционную службу и подавать заявление для получения вида на жительство. Господи, как подумаешь, для того ли я летела, плыла, скакала, убегала от пиратов, переодевалась в мужской костюм! Но делать нечего.

Иммиграционная служба недалеко, в угловом здании. За формулярами – очередь. В очереди впереди меня стоит негр, Набо. Хочет получить французское гражданство. Говорит, что отработал несколько лет негритенком у королевы Марии-Терезии и она даже родила черную девочку. В окошечке ему говорят, что это не аргумент, тем более, что девочка умерла сразу после рождения.

Подходит моя очередь. Мне выдают бланк для заполнения заявления.

И я пишу:

«Я, нижеподписавшаяся, Мария, девичья фамилия – Манчини, в браке – принцесса Колонна, Пальяно и Кастильоне, герцогиня Тальякоццо, дата рождения – 28.8.1640, место рождения – Рим, гражданство – Соединенные Штаты Испании, замужем, имею троих детей, временно не работаю, прописана в Риме по адресу: Квиринальский холм, площадь Санти Апостоли, дворец Колонна, телефон туда не проведен.»

4 . Andante

Большой Королевский Дивертисмент

Сумеречная старость опустилась на Галерею Зеркал, и замок сразу потемнел.

Только парк все еще горит огнями: на Большом Канале – праздник, феерия, золоченые гондолы на шелковых канатах, разноцветные парчовые палатки. Пирамиды воды и света струятся по берегам; подцвеченные струи рисуют морских чудищ и нереид на вздыбленных конях, сплетаются в ночном небе, образуя волшебный дворец Фетиды – рубиновый, или изумрудный, или цвета мерцающих топазов. Фигуры возникают в ночи и тают, как миражи, под звуки скрипок Его Величества.

Старый Король не спустился в парк. Он смотрит на праздник из окна Галереи.

К берегу канала причаливает золотая галера. На мачте развеваются изукрашенные флаги. Палуба уставлена корзинами с цветами; люстры со свечами и зеркала, укрепленные белым воском, отражают шатры из зеленых ветвей, перевитых жонкилями. В шатрах – горы заморских фруктов: апельсинов, ананасов, персидских яблок, но фруктов ненастоящих, сделанных из разноцветного сахара.

И блюда, и подставки, и цветы – тоже из сахара, поддельные. Да и сама галера – правда ли она причалила к берегу или это только иллюзия, сноп сверкающих огней, падающих в черную воду? Канал течет, колышется в темноте, с весел падают серебряные капли, праздничные причуды растворяются в веренице прудов, как в анфиладе бездонных зеркал.

Старый Король смотрит из окна.

На галеру медленно всходят женщины, в кружевах, лентах и бантах. Это все мои соперницы, бывшие любовницы Короля.

Они не нужны ему больше, Он отсылает их прочь.

Одна за другой женщины поднимаются на борт, волоча длинные шлейфы: медленно-медленно, словно в зачарованном сне.

Луиза де Лавальер, светлое лицо, светлое сердце, распахнутые глаза, беззаветная любовь. Вместе с ней уплывает нежность и счастье быть любимым ради самого себя, уплывает свежесть садовых праздников и прохлада барочных гротов. Луиза высохнет, осунется, пожелтеет; сплетни, интриги, четверо детей, рожденных среди стыда, впопыхах, в спешке, чтобы никто не увидел, кульки с младенцами, позорно выносимые через заднюю дверь. Луиза уйдет в монастырь кармелиток, острижет пепельно-белокурые волосы, наденет на тело власяницу. Двое из ее детей умрут в младенчестве; третий – в юности, на поле битвы. Выживет только дочка, красавица; когда Луиза умрет в монастыре, Король запретит красавице носить по матери траур.

Генриетта Английская, рожденная Стюарт, кареглазая жена брата Короля. Сама жизнь, само движение, больше, чем движение: юла, волчок, брызги веселья летят во все стороны, звук замирает на верхней ноте. Желание жить, жить, жить, желание танцевать и нравиться всем подряд. Генриетту отравят стаканом цикорной воды; в страшных коликах и море рвоты она скончается на глазах у всего двора. «Мадам умирает. Мадам умерла», - назидательно скажет проповедник Боссюэ.

Анжелика де Фонтанж, от которой не останется ничего, кроме названия прически. Да и прическа-то, если разобраться, не более, чем хвост, завязанный на затылке: однажды во время охоты белокурые волосы от неудачного движения рассыплются по плечам, и разгоряченная красавица наспех скрепит их лентой. Но Король посмотрит на нее с восхищением, и на следующий день Галерея украсится тысячью «фонтанжей». Анжелика – красива, как ангел, и глупа, как пробка. В двадцать один год, после ужасной беременности, закончившейся выкидышем, она зачахнет в монастыре Пор-Руаяль: отравлена стаканом молока.

Дальше – раззолоченная стайка фрейлин, мимолетных королевских прихотей, проходящих увлечений. Мадемуазель де Людр, мадам де Монако, принцесса Вюртенбургская – эти выживут, потому что останутся недолго. А Анна де Роан, баронесса Субиз, даже купит на полученные деньги прекрасный особняк, бывший дворец герцогов Гизов, и выторгует для мужа титул принца. Так что дорогу принцессе Субиз!

Девушки щебечут, поднимаясь на борт галеры. Если кто из них и умрет рано, то только по собственной вине: меньше надо было шляться с пажами, всем известно, что это рассадник сифилиса.

На берегу остается только одна женщина – статная, гордая, дородная блондинка. Такую не стыдно показать любому иностранному гостю. Золотые волосы, золотистая кожа и тяжелое платье – золото на золоте, вышитое золотом и еще позолоченное сверху. Глаза голубого фарфора и тонкая, ехидная улыбка: союз чувственности и остроумия. Атенаис де Монтеспан, надменная султанша, прочно привязавшая Короля сладострастными мазями и приворотными зельями. Атенаис родит десятерых детей, состарится, безобразно растолстеет: щупленький итальянский посол прямо-таки шарахнется от ее кареты, увидев на подножке ее ногу, обхватом с его туловище. Старая, жирная, склочная баба будет часами дуться в карты, опустошая королевскую казну и закатывать любовнику громогласные сцены ревности. Потом Атенаис уличат в преступном сговоре с колдунами: чтобы вернуть любовь Короля, она будет голая лежать на алтаре, а священник-расстрига – произносить над ней черную мессу и резать неизвестных младенцев, окропляя теплой кровью ее живот. Младенцев зарежут несколько сотен; соперниц будут просто травить, как крыс. Но любовь Короля не вернется. Колдунов пожгут на кострах, а Атенаис отправят вон от двора.

Атенаис де Монтеспан стоит на берегу в нерешительности, мнется.

- Нет, нет, - бормочет она, - лучше я поеду на электричке.

Ей и вправду удобнее будет на электричке: посреди ее дворца Кланьи, расположенного рядом с Версальским замком, построена вокзальная станция «Версаль – правый берег». Поэтому отвергнутая Монтеспан не будет подниматься на борт галеры, а печально побредет одна к себе домой, на вокзал.

Король смотрит из окна на свою отплывающую жизнь. Сейчас он махнет рукой – и парк озарится огнем фейерверка, золотая галера вспыхнет ярким пламенем и поплывет через зеркала в небо.

Из-за плеча Короля смотрит черная мадам де Ментенон, вся в черном, в черной мантилье. Вокруг нее пространство уплощается, выравнивается, становится скучным и серьезным. Разрушается веселый фарфоровый Трианон. Исчезает волшебный грот Фетиды; на его месте строится новая придворная капелла. В парке гаснут праздничные огни, придворные разбредаются по домам.

На Версальский замок ложится плотная, серая старость.